Вас устраивают озабоченные властью, наживой и тщеславием современные евангельские пастора и пресвитера?
Меня пугает размер пропасти, которая разделяет современное представление и представление ранних христиан о личности и труде пастора. Григорий Назианзин, неся пасторское служение, делал все возможное чтобы "окрылить душу" подопечных верующих, "исхитить из мира и предать Богу, сохранить образ Божий, если цел, поддержать, если — в опасности, обновить, если поврежден, вселить Христа в сердца (Еф. 3, 17) Духом". В своем стремлении и своих поступках Григорий Назианзин напоминает Господа Иисуса. Я хочу быть рядом с таким пастором, который бы, как Спаситель Христос, бережно заботился обо мне и моей семье. А вы этого хотите?
Григорий Назианзин
Слово 3 (отрывок)
В котором Григорий
Богослов оправдывает удаление свое в Понт, по рукоположении в пресвитера, и
потом возвращение оттуда; также учит, как важен сан священства, и каков должен
быть епископ.
…Сверх сего, произошло со мною еще нечто (открою пред вами
всю мою тайну), не знаю, благородно ли это, или нет, однако же, так было. Мне
стыдно было за других, которые, будучи ничем не лучше прочих (если еще не
хуже), с неумытыми, как говорится, руками, с нечистыми душами берутся за
святейшее дело, и прежде нежели сделались достойными приступить к священству,
врываются во святилище, теснятся и толкаются вокруг Святой Трапезы, как бы
почитая сей сан не образцом добродетели, а средством к пропитанию, не служением,
подлежащим ответственности, но начальством, не дающим отчета. И такие люди,
скудные благочестием, жалкие в самом блеске своем, едва ли не многочисленнее
тех, над кем они начальствуют, так что, с продолжением времени и сего зла, не
останется, как думаю, над кем им начальствовать, — когда все будут учить,
вместо того, чтобы как говорит Божие обетование, быть научеными Богом (Ис. 54,
13), все станут пророчествовать, и по древнему сказанию, по древней притче,
будет и Саул во пророцех (1 Цар. 10, 11). Иные пороки по временам то
усиливались, то прекращались, но ничего никогда, и ныне, и прежде не бывало в
таком множестве, в каком ныне у христиан сии постыдные дела и грехи. Но ежели
не в наших силах — остановить стремление зла, то, по крайней мере, ненавидеть и
стыдиться его есть не последняя степень благочестия.
Но вот последняя причина, которая важнее приведенных; ибо
касаюсь уже главнейшего в слове, и не солгу (что было бы и непозволительно
рассуждающему о таком предмете); я не думал, и теперь не думаю, чтобы одно и
тоже значило — водить стадо овец или волов, и управлять человеческими душами.
Там достаточно и того, чтобы волы или овцы сделались самыми откормленными и
тучными. А на сей конец пасущий их будет выбирать места, обильные водою и
злачные, перегонять стада с одного пастбища на другое, давать им отдых, поднимать
с места и собирать, иных жезлом, а большую часть свирелью. У пастыря овец и
волов нет другого дела, разве иногда придется ему повоевать немного с волками и
присмотреть за больным скотом. Всего же больше озабочивают его дуб, тень,
свирели и то, чтобы полежать на прекрасной траве, у студеной воды под ветерком
устроить на время из зелени ложе, иногда с стаканом в руке пропеть любовную
песнь, поговорить с волами или овцами и из них же, что пожирнее, съесть или
продать. А о добродетели овец или волов никто никогда не позаботится. Ибо, что
у них за добродетель? И кто из пастухов предпочитал собственному удовольствию
полезное для стада? Но человеку, который с трудом умеет быть под начальством,
еще, кажется, гораздо труднее — уметь начальствовать над людьми, особенно —
иметь такое начальство, каково наше, которое основывается на Божием законе и
возводит к Богу, — в котором чем больше высоты и достоинства, тем больше
опасности даже для имеющего ум. И он, во-первых, подобно серебру и золоту
обращаясь всюду, во всяком обстоятельстве и деле не должен звучать, как
поддельная и нечистая монета, не должен нисколько содержать в себе вещества
худшего, которое бы требовало сильнейшего огня. Иначе, тем большее произойдет
зло, чем над большим числом людей будет он начальствовать; потому что порок,
распространяющийся во многих, значительнее порока, остановившегося на одном.
... Итак, первое, чего из
сказанного нами бояться должно, есть то, чтобы нам не оказаться худыми
живописцами чудной добродетели, особенно же негодным подлинником для других
живописцев, может быть, и не худых, но многих, или чтобы нам не подойти под
пословицу: беремся лечить других, а сами покрыты струпами. Во-вторых, если бы
кто из нас сохранил себя даже сколько можно более чистым от всякого греха, то
не знаю еще, достаточно ли и сего готовящемуся учить других добродетели. Кому
вверено cиe, тот не только не должен быть порочным (сим гнушаются и многие из
подчиненных ему), но должен отличаться добродетелью по заповеди, повелевающей
уклониться от зла и сотворить благо (Пс. 36, 27). Он обязан не только
изглаживать в душе своей худые образы, но и напечатлевать лучшие, чтобы ему
превосходить других добродетелью больше, нежели сколько он выше их
достоинством. Он должен не знать даже меры в добре и в восхождении к
совершенству, почитать не столько прибылью то, что приобретено, сколько потерей
то, что не достигнуто, пройденное же обращать всегда в ступень к высшему, и не
высоко думать о себе, если и многих превосходит, но признавать уроном, если не
соответствует в чем сану. Ему должно измерять успехи свои заповедью, а не
примером ближних (порочны ли они или успевают несколько в добродетели), не
взвешивать на малых весах добродетель, какою обязаны мы Великому, от Которого
все, и для Которого все, не думать, что всем прилично одно и то же, так как не
у всех один и тот же возраст, одни и те же черты лица, не одинакова природа животных,
не одинаковы качества земли, красота и величие светил. Напротив того, должно
почитать пороком в частном человеке то, что произведено им худого, заслуживает
наказание и строго истязуется самым законом, а в начальнике и предстоятеле даже
то, что он не достиг возможного совершенства, и не преуспевает непрестанно в
добре; потому что ему надобно — превосходством своей добродетели привлекать
народ к порядку, и не силою обуздывать, но доводить до порядка убеждением. Ибо
все, что делается не добровольно, кроме того, что оно насильственно и не
похвально, еще и не прочно. Вынужденное, подобно растению, насильно согнутому
руками, как скоро бывает оставлено на воле, обыкновенно возвращается в прежнее
свое положение. Напротив того, что делается по свободному произволению, то, как
скрепляемое узами сердечного расположения, и весьма законно и вместе надежно.
Посему закон наш и сам Законоположник особенно повелевает пасти стадо не
нуждею, но волею (1 Пет. 5, 2).
Положим даже, что иной непорочен и взошел на самый верх
добродетели, все еще не вижу, каким запасшись знанием, на какую понадеявшись
силу, отважится он на такое начальство. Ибо править человеком самым хитрым и
изменчивым животным, по моему мнению, действительно есть искусство из искусств
и наука из наук. В чем всякий может удостовериться, если врачевание душ
сравнить с врачеванием тел, изведает, сколько трудно последнее и разберет,
сколько наше врачевание еще труднее, а вместе и предпочтительнее, и по свойству
врачуемого, и по силе знания, и по цели врачевания. Одно трудится над телами,
над веществом бренным и стремящимся долу, над веществом, которое непременно
разрушится и повергнется своей участи, хотя теперь с помощью искусства и
преодолеется происшедшее в нем расстройство, ибо тело, уступив природе и не
выходя из своих пределов, будет разрушено или болезнью, или временем. А другое
печется о душе, которая произошла от Бога и божественна, которая причастна
горнего благородства и к нему поспешает, хотя и сопряжена с худшим (может быть,
и по другим причинам, какие известны единому Богу, сопрягшему ее с телом, и
разве еще тому, кто самим Богом научен таковым тайнам, но сколько мы знаем — я
и подобные мне люди) для двух следующих целей. Во-первых, чтобы душа могла
наследовать горнюю славу за подвиг и за борьбу с дольним, и, быв здесь искушена
ими, как золото огнем, получила уповаемое в награду за добродетель, а не только
как дар Божий. И конечно, в том — верх благости Божией, что добро соделано и
нашею собственность, не только всеяно в нас с естеством, но возделывается также
нашим произволением и движениями свободы, преклонной на ту и другую сторону.
Во-вторых, чтобы душа могла и худшее, постепенно отрешая от дебелости,
привлекать к себе и возводить горе, чтобы она, ставь руководительницею для
служебного вещества, и обратив его в сослужебное Богу, была для тела тем же,
чем Бог для души.
… Посему-то полагаю, что наше врачебное искусство гораздо
труднее, а следственно и предпочтительнее искусства врачевать тела; но оно
труднее еще и потому, что последнее мало заглядывает вглубь, более же
занимается видимым, напротив того, наше врачевание и попечение все относится к
потаенному сердца человеку (1 Пет. 3, 11), и наша брань — со врагом, внутрь нас
воюющим и противоборствующим, который, оружием против нас употребляя нас же
самих (что всего ужаснее!), предает нас греховной смерти. А для сего нам нужны:
великая и совершенная вера, в большей мере Божие содействие, но не в малой
также, как убежден я, и собственная наша ревность, выражаемая и действительно
оказываемая словом и делом, если нужно, чтобы наши души, которые для нас всего
предпочтительнее, хорошо были врачуемы, очищаемы и ценимы дороже всего. Что же
касается до цели того и другого врачевания (нам остается еще сличить их в сем
отношении), то цель одного — или сохранить здоровье и благосостояние плоти,
когда оно есть, или возвратить, когда оно утрачено, — хотя и неизвестно,
полезно ли cиe будет обладающему здоровьем. Ибо и противоположное сему часто
приносило великую пользу, равно, как нищета и богатство, слава и бесславие,
унижение и знатность, также все, что по природе своей занимает средину, не
преклоняясь ни на ту, ни на другую сторону, делается лучшим или худшим по
употреблению и произволу обладающих. Но цель другого врачевания — окрылить
душу, исхитить из мира и предать Богу, сохранить образ Божий, если цел,
поддержать, если — в опасности, обновить, если поврежден, вселить Христа в
сердца (Еф. 3, 17) Духом; короче сказать: того, кто принадлежит к горнему чину,
соделать богом и причастником горнего блаженства.
Читать полностью можно здесь:
Комментариев нет:
Отправить комментарий