Григорий Богослов,
Назианзин (329 — 389) - восточный отец Церкви,
богослов каппадокийской школы.
Родился вблизи г. Назианз в Малой Азии. Считался
одним из образованнейших людей своего времени; учился сначала в Кесарии
Каппадокийской, затем в Кесарии Палестинской, в Александрии и Афинах. Он блестяще
знал Писание и античную литературу. На некоторых аспектах богословия Григория
Назианзина сказалось, в худшую сторону, его увлечение сочинениями Оригена.
Григорий был пресвитером,
затем епископом. Особого уважения достойны его размышления о пастырском
служении.
Хочу
заострить ваше внимание на том, что Григорий жил и трудился в то время, когда
не существовало православной или католической церкви, церковь была просто
церковью Христовой! Если кто – то из евангельских верующих увидит православного
или католического священника в обличительных словах Григория Богослова, то,
прошу вас, помните то, что я сказал выше. Внимательно и беспристрастно
прочитайте слова о пороках пастырей
прошлого, перечисляемых Григорием, и, к сожалению, узнаете в них кого - то из украинских баптистских
пасторов настоящего.
Предлагаю вам, уважаемые
читатели, статью «Св. Григорий Назианзин как обличитель недостойных пастырей».
И пусть Бог благословит вас!
Св. Григорий Назианзин как
обличитель недостойных пастырей.
Труды
Киевской духовной академии,
1869, № 4
Всякое
время нуждается в людях, которые бы оживляли и располагали к деятельности
слабых и ленивых пастырей церкви, которые бы своим словом и примером наставляли
беспечное духовенство в его священных обязанностях. Для тех, которые проходят
пастырскую должность не по внутреннему призванию, но ради прибытка и
господства, в высшей степени необходимо зеркало, в котором бы они со всею
ясностью видели безобразие своих мыслей и поступков. Счастлив тот муж, которому
Бог дарует быть, как выражается Слово Божие, солью и светом мира! Счастлив
пастырь, который с ревностью и настойчивостью противоборствует распространению
зла, и все силы употребляет для насаждения в человечестве прекрасного и
доброго!
До
того времени, когда жил Григорий Назианзин, христианское общество, только что
вышедшее из состояния унижения, имело довольно светлый вид. Гнет и
преследования научили его желать
чистейшего и полнейшего счастья; духовенство, жертвующее собою для блага
ближних, в горниле внешних несчастий и борьбы очистилось, сделалось внутренне
крепче и сильнее. Но во времена Григория Назианзина с состоянием христианского
учителя не была сопряжена внешняя опасность; напротив, оно было сопутствуемо
нередко честью, богатством и сильным влиянием. Привлекательные средства к
развращению духовных усилились и произвели множество зла, из которого особенно
выделялись следующие.
Между
богословами господствовала какая – то, очень не гармонирующая с простой
евангельской истиной, страсть спорить о догматических предметах, и вместе
страшный дух преследования, который убийственно защищал очень остроумные, но
для спасения души совершенно излишние формулы. Хотя не одни духовные следовали
этому направлению: ибо все тогда, как говорят, «догматизировало и спорило»; но
духовные виновны в том, сто особенно способствовали происхождению этого
направления, и освящали его собственным примером. И Григорий Назианзин был воодушевлен
ревностью, защищая известные положения и формулы, но при этом он не терял из
виду, что есть практически – благодетельные истины, что жизнь и дело гораздо
более значат, нежели ученые положения и теории. А потому он при всяком удобном
случае доказывал, что ни один христианин, не говоря уже богослов, не может быть
достойным спасения, если не сохранит заповеди Божьи и не будет ходить в законе
Его, - что добрые дела суть самые верные ступени к созерцанию.
Другое
зло, которое повторяется во всякое время, хотя не в одном и том же виде,
состояло в недостойном способе приобретения духовных мест. Это зло имело такие
огромные размеры, что нередко возбуждало в благородных душах совершенную
нерасположенность к приобретению духовных должностей, и заставляло их лучше
жить в спокойном и благочестивом уединении, нежели в мирской суете,
прикрывающейся церковью. «Когда смотрю, - пишет Григорий Назианзин, - на усиливающуюся ныне болезнь языка, на
скороспелых мудрецов, на производимых вновь богословов, для которых довольно
только захотеть, чтобы стать мудрыми; тогда ощущаю потребность высшего любомудрия,
ищу с Иеремией виталища последнего, и желаю быть один с самим собою». Решительное влияние на избрание пастырей
имели в то время или власть двора, или рекомендации монахов, или воля народа,
который свои притязания на право выбора епископа высказывал нередко мятежами и
кровопролитием. Редко были соблюдаемы при этом какие – либо правила; напротив,
очень часто достигали епископских мест коварством, происками, наглостью,
насилием. Правильный ход от низшей духовной ступени к высшей конечно внес бы
хотя некоторый порядок в это нестройное существо, может быть воспрепятствовал
бы совершенно невежественным, даже иногда мирским людям быть избираемыми на
первые епископские кафедры. Но правильного движения не было, и потому число
недостойных епископов возрастало с каждым днем.
«Некоторые
приходят, - жалуется св. Григорий, - от стола, на котором меняют деньги; иные,
сожженные солнцем, от плуга; иные от мотыги, за которой проводят целый день;
иные оставили кормило или воинство, и пахнут еще морской водой, или покрыты
рубцами; иные еще не очистили своей кожи от сажи трубочистов. Не нравы дают им
степень, а степень нравы. (Так ужасно извращен порядок!) Они сами еще не
очистились, а начинают очищать других. Вчера святотатцы, а ныне священники;
вчера не смевшие приступить к святыне, а ныне тайноводители. Вчера ты еще был в
театре между комедиантами, а что ты делал после театра, о том неприлично и
говорить мне; но теперь ты сам представляешь совершенно новую комедию. Недавно
ты был любителем лошадей и поднимал пыль к небу, как иной молитвы и
благочестивые мысли; а теперь ты так смирен и смотришь так стыдливо, хотя может
быть втайне снова возвращаешься к прежним нравам. Вчера ты продавал как ритор
право, и толковал туда и сюда законы; а теперь вдруг сделался судьею, вторым
Даниилом. Вчера ты сидел на суде с обнаженным мечем, и свою судейскую кафедру
делал законной разбойнической пещерой, вчера ты оправдывал на основании законов
воровство и насилие; а теперь ты так кроток и смирен! Трудно поверить,
чтобы кто - либо мог так легко
переменить свою одежду, как ты свой образ жизни. Теперь мы подвергаем себя
опасности, так что святейшая между всеми должностями делается самой смешной; ибо
высшие духовные места приобретаются не столько добродетелью, сколько
порочностью, - на епископские кафедры восходят не достойнейшие, а
недостойнейшие».
Эта
и подобная неурядица, которую так живо изображает св. Григорий, не была бы,
говорит, возможна в такой степени, если бы почиталось необходимым основательное
приготовление к духовному званию и правильное движение в нем. Св. Григорий
поэтому весьма серьезно указывает на необходимость того и другого. Он горько
жалуется, что употребляют все средства для возведения наук и искусств на высшую
степень совершенства, а о самом великом звании и не думают. «Врачом не
называется тот, кто не учился распознавать болезни, живописцем не называется
тот, кто не делал многих опытов в смешении красок и снятии копий; а духовного
находят очень легко, конечно не трудившегося над образованием себя, а
сделанного наскоро, такого, который в одно мгновение посеян и взрос, как
говорит басня о гигантах. Мы образуем святых в один день, и повелеваем им быть
мудрыми, хотя они не обладают никакой истиной и не ознаменовали себя никаким
добрым делом. Надменный председательствует, поднимает бровь против лучших себя,
без трепета восходит на престол, и думает, что получив могущество, он стал и
премудрее! Нет, лучшим духовным и достойным высшего места может быть назван
только тот, кто более всего заботится о божественном слове, кто постоянно
обуздывает свою плоть и покоряет ее духу, и скромно стоит на низшем месте».
Св.
Григорий очень часто доказывает необходимость правильного движения от низшего
духовного места к высшему; он почитает очень важным то, чтобы как в
благоустроенном флоте или войске, так и в церкви Христовой, каждый начинал
служение с низших должностей, и посредством служебного послушания приготовлялся
к очень трудному искусству распоряжающегося владыки. Ему, который всю свою
жизнь, даже до тридцати лет, посвятил на приготовительные науки к богословию,
и, не смотря на то, уклонялся от принятия великих обязанностей духовного сана,
очень тяжело было видеть, что совершенно юные и неопытные люди, с страшным
легкомыслием ищут духовных должностей, и потом делаются соблазном для народа. И
потому не должны удивляться, если он таких людей называет самыми горькими
насмешками. «У нас, - говорит он, - совершенно не установлена граница между
учить и учиться; это дело у нас в беспорядке и запустении, так что большая
часть из нас, я не хочу сказать все, прежде, нежели оставят детскую школу и
перестанут лепетать, прежде, нежели вступят на священную паперть, прежде чем познакомятся с книгами ветхого и нового
завета, не говорю уже прежде чем смоют скверну своей души, т. е. грех, - уже
думают быть учителями и руководителями душ. Если они только научились
произнести два или три благочестивых слова, если они только познакомились
несколько с Давидом, или умеют хорошо набросить свою мантию и показаться по
наружности благочестивыми, то уже думают, что все сделали для того чтобы епископствовать; они думают,
что если Самуил был от купели посвящен Богу, то мы, находящиеся в зрелом
возрасте, в высшей степени испытаны в божественных вещах, что мы – первые
знатоки писаний и законоведы».
Почему
так мало чувствовали потребность основательного приготовления к духовному
званию, почему даже необразованным открывался путь к высшим должностям, - это
легко объясняется невежеством и необразованностью многих членов духовного
звания. Так как выгодами этого звания можно было пользоваться без богословской
учености, то многие духовные предавались лености, а потом выдумывали разные
доказательства на то, что ученые занятия не только излишни, но даже вредны для
христианского пастыря. Они злоупотребляли при этом примерами тех достоуважаемых
рыбаков и мытарей, которые хотя не имели богословского образования, но силою
своего слова победили мир. Св. Григория особенно возмущало это, обидное для
богомудрых апостолов, сравнение их с необразованными пастырями. «Вы утверждаете,
- пишет он, - что апостолы, не будучи учеными, силою слова победили мир. Это
правда. Но это было с апостолами, и притом для того, чтобы действие изрекаемого
ими слова было тем чудеснее. Я желал бы, чтобы тот, кто основывается на этом
примере, хотя однажды доказал такую силу воли, какая обитала в апостолах; пусть
покажет, что и он, подобно апостолам, может жить без денег, без постоянного
пристанища, без обуви, довольствуясь только насущным хлебом; пусть он обнаружит
ту чудесную силу, какую имели апостолы: пусть изгоняет демонов, исцеляет
прокаженных, воскрешает мертвых».
Кроме
указанных недостатков, господствовал между большинством духовных в высшей
степени светский образ мыслей, который обнаруживался различно. Описание этого
чувственного образа мыслей того времени встречается особенно в стихотворениях
Григория «О себе самом и против епископов». Конечно, иное здесь поставлено для
украшения; но большая часть сказанного взята из жизни и имеет ясную печать
действительности. «Лев, ехидна, змея, - говорит св. Григорий, - более
великодушны и кротки, в сравнении с дурными епископами, которые все исполнены
гордости, но не имеют и искры любви. Посмотри сквозь овечью кожу на волка,
пусть он убеждает меня не словами, но делом; я ненавижу учение, которое противоречит
жизни; когда я хвалю цвет побеленного гроба, то презираю запах исходящий от
истлевающих членов». Серьезному, занятому постоянным упражнением в аскетизме
мужу, св. Григорий противопоставляет светского пастыря, который предается
юношеским удовольствиям, играет, поет, угождает чреву и все чувства открывает
для житейских радостей. У таких людей, как говорит Григорий, невежество хотя
есть зло, но самое маловажное. В своей вере они двуязычны; служат духу времени,
а не закону Божию; непостоянны в своем учении, как трость ветром колеблемая; по
отношению к слабым они как львы, а по отношению к сильным как собаки, всюду
сующие свой нос, и пресмыкающиеся гораздо чаще у дверей людей влиятельных,
нежели у дверей людей мудрых… Они гоняются больше за приятным, нежели за
полезным. Один из них хвалится своим благородством, другой красноречием, третий
богатством, четвертый своими связями; а те, которые не могут похвалиться чем
либо подлобным, хвастают своими пороками. Но ни одного порока не порицает так
сильно Григорий, как порок лицемерия, грозно осужденный Спасителем. Этот порок
кажется ему самым пагубным из пагубных; а потому он истощается в насмешках над
теми, которые своей бородой, своим согбенным видом, тихим голосом, робкою
поступью хотят казаться благочестивыми, не имея ни души ни сердца.
Для
того, чтобы не утомлять читателя перечислением всех отдельных черт ужасающего
образа, который св. Григорий снимает с огромной толпы духовных своего времени, обратимся
лучше к рассмотрению его идеала духовного пастыря и богослова. Этот идеал в
продолжении всего служения св. Григория так живо стоял пред его душою, что не
давал ему и на минуту покоя, и часто исполнял его сердце скорбным чувством о
своем недостоинстве. Цель теоретического и практического богословия, которое он
обыкновенно называл духовным врачеванием, поставлял он в том, чтобы окрылить
душу, отвлекать ее от мира и возвращать Богу. «Мы должны, - говорит он, -
сохранить в душе образ, если он цел; поддержать его, если он в опасности;
обновить, если поврежден. Короче сказать: того, кто принадлежит к горнему чину,
должны соделать Богом и причастником горнего блаженства. Пастырь должен
почитать главною и даже единственною обязанностью очищать души жизнью и
учением; будучи сам просвещаем божественною благодатью, он должен служить для
своих пасомых чистым духовным зеркалом; должен приносить священную жертву за
своих чад до тех пор, пока не сделает их жертвою богоугодною». Пастырь есть
духовный врач. Врачи тел должны переносить разные труды и заботы; и, как сказал
один мудрый врач, из чужих несчастий собирать для себя скорби. И для чего все
это? Для того, чтобы больше дней прожил на земле человек, которому, по его
порочности, может быть лучше было бы давно умереть. Но нам, когда мы в
опасности утратить спасение души, души блаженной и бессмертной, какой предлежит
подвиг, чтобы хорошо и других уврачевать и самим уврачеваться?.. Наше врачебное
искусство гораздо труднее искусства врачевать тело. Оно труднее потому, что
последнее мало заглядывает вглубь, более же занимается видимым; напротив того,
наше врачевание и попечение, все относится к потаенному сердца человеку, и наша
брань – с врагом внутри нас воюющим».
Сообразно
с этой высокой целью пастырской деятельности, св. Григорий требует от духовных
по преимуществу богоугодной жизни; ибо что не деятельно и не живо в нас самих,
то не может быть таковым и в других. «Никто не достоин великого Бога, никто не
достоин быть пастырем и приносить Богу жертву, если он прежде не принесет себя
в живую жертву Богу, или если не сделался святым и живым храмом живого Бога.
Как я могу дерзнуть возвещать слово Божие, если я не сделался достойным органом
этого слова? Такая ревность не похвальна. Надобно прежде самого себя очистить,
дабы иметь возможность очищать других. Пастырь не должен звучать, как поддельна
и нечистая монета; не должен содержать в себе вещества дурного, требующего
сильнейшего огня. Иначе тем большее произведет он зло, чем над большим числом
будет начальствовать; потому что порок, распространяющийся во многих,
значительнее порока, останавливающегося на одном. Притом же порок гораздо легче
принимается, нежели добродетель. Таким образом, духовный, в котором пасомые
желают видеть образец христианской жизни, не должен довольствоваться тем, чтобы
избегать порока, но должен отличаться добрыми делами. Он должен не знать даже
меры в добре и в восхождении к совершенству, должен почитать не столько
прибылью то, что приобретено, сколько потерею то, что не достигнуто».
Столь
же строгого требует св. Григорий от учителя религии, чтобы он имел основательные
сведения в божественных вещах и знал науки человеческие, особенно же
философские. «Представителю, - пишет он, - необходимом быть вместе как простым,
относительно правоты, так сколько можно
более многосторонним и разнообразным для приличного со всяким обращения, а
равно способным к полезной со всяким беседе. Ибо одни, по способностям
младенцы, требуют себе в пищу молока, т. е. самых простых, первоначальных
уроков; а другие имеют нужду в премудрости проповедуемой между совершенными, в
пище высшей и более твердой. Богослов должен иметь верное понятие о мире и
мирах, о материи, душе, уме и умных существах, как добрых так и злых, о
всесодержащем и управляющем всеми событиями Промысле, о нашем первоначальном
устроении и о последнем воссоздании, о прообразованиях и истине, о первом и втором Христовом пришествии, Его
вочеловечевании, страданиях, смерти, воскресении, - во всех этих предметах он
должен дать ответ».
Но
да не подумает кто – либо, что Григорий требует от пастыря невозможного. Если
он высказывает желание, чтобы богослов знал все пути и откровения Божии, даже
до последних оснований, то при этом говорит, что такое познание, совершенно
исчерпывающее всякую истину и все глубины божественного существа, не
достигается в земной жизни человека. Настоящее наше познание есть только
постепенное приближение к тому познанию, которое соблюдается для нас в небесном
блаженстве. «Истинный богослов не тот, кто хочет все (касательно Божества)
совершенно понять, ибо неограниченного не может постигнуть существо ограниченное;
но тот, кто более нежели другой отразил в себе божественное и имеет в себе
образ, тень истины… Совершеннейшее из всего существующего есть ведение Бога.
Сие – то ведение частью да храним, частью да приобретаем, пока живем на земле,
а частью да сберегаем для себя в тамошних сокровищах, чтобы в награду за труды
принять всецелое познание святой Троицы».
Но
как бы ни был учен пастырь, а если он не имеет при этом смирения, то ученость
будет для него не только бесполезна, но даже вредна. Истинный богослов должен
сознавать свою немощь, и с молитвой обращаться к Тому, Кто силен в немощах.
«Образовавшие в себе дар слова, не слишком полагайтесь на сей дар, не
мудрствуйте до излишества, паче разума, не желайте во всем, даже и с вредом
одерживать верх; но в некоторых случаях, только было бы полезно, уступайте над
собою и победу. Принесите слово в дар Слову, обратите ученость в оружие
оправдания, а не смерти».
К. С.
Статья находится здесь:
Комментариев нет:
Отправить комментарий